I CLOSE MY EYES AND SEIZE IT. I CLENCH MY FISTS AND BEAT IT.
I LIGHT MY TORCH AND BURN IT. I AM THE BEAST I WORSHIP.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, ОБЩЕЕ.
I. ИМЯ И ФАМИЛИЯ, ПРОЗВИЩА, СОКРАЩЕНИЯ.
Настоящее имя неизвестно.
В Восторге изначально представляется как Frank Fontaine // Фрэнк Фонтейн;
Ранее был известен под фамилиями Gorland (Горланд), Barris (Баррис), Wiston (Винстон), Moskowitz (Московиц), Wang (Ванг), которыми пользовался в различное время для достижения различных целей (аферы, попытки скрыться от властей, регистрация нового бизнеса и проч. проч.);
Atlas // Атлас — очередной псевдоним Фонтейна, на сей раз — в ипостаси вдохновителя восстания против власти Эндрю Райана.
II. ВОЗРАСТ И ДАТА РОЖДЕНИЯ.
40 лет; точные день и месяц рождения неизвестны, по документам — 7 апреля 1920;
12 сентября 1958 года мистер Фонтейн числится официально погибшим в перестрелке, а дальнейшей деятельностью занимается под личиной Атласа.
III. ОРИЕНТАЦИЯ И СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ.
Гетеросексуален, холост; в образе Атласа играет роль примерного семьянина, однако ни жены, ни детей и в помине нет.
IV. РАСА И РОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.
Человек, аферист, мошенник, контрабандист, носитель всяческой (не)человеческой дряни, которую только можно отыскать; Лидер оппозиции Восторга; вдохновитель угнетённых масс (как Атлас). Основатель Fontaine Futuristics, а также различных приютов.
V. СПОСОБНОСТИ.
Искусный преображенец: три года юношества, проведённые на театральных подмостках, научили его крайне убедительно перевоплощаться и манипулировать нужными людьми. Превосходный стратег и аналитик, обладает значительной проницательностью, позволяющей ему строить хитроумные схемы и тактики поведения / реагирования. Хорош в рукопашном бою, неплохо управляется с отдельными видами холодного и огнестрельного оружия.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ, ОСНОВНОЕ.
VI. ФЭНДОМ.
Bioshock // Биошок;
VI. ВНЕШНОСТЬ.
Brendan Fraser as Atlas;
VII. ИСТОРИЯ ЖИЗНИ.
COME, THEY TOLD ME, A NEWBORN KING TO SEE
BABY JESUS I'M A POOR BOY TOO
1)
Шестилетний Фрэнк щурится, глядя на полуденное солнце, и плюётся косточками (на этот раз яблоко попалось гнилое на две трети, чёртов Реджи забрал последнее целое), пытаясь попасть в дворовую собаку. Псина доверчиво тычется носом, а Фрэнк, машинально почёсывая её за ухом, раз за разом прокручивает в голове историю, которую рассказывает всем детдомовцам при каждом удобном случае. История обрастает всё большим количеством фактов. Его родители-де (ложь! наглая ложь! он не знает совершенно ничего о собственной матери, будто её и не было никогда) слишком мало ему позволяли, потому пришлось («Я был вынужден», — тяжко вздыхает Фонтейн со всем присущим искренним притворством, поспешно добавляя: «и нисколько о том не жалею») сбежать на промозглые улицы, негостеприимные, но дающие куда больше свободы. Мать, сердобольная женщина, не выдержала гнёта подобных известий и скоропостижно скончалась, а отец, поговаривают (кто поговаривает, Фрэнк? эта паскуда бросила тебя, оставив гнить в сраном приюте), до сих пор ищет его. «И обязательно найдёт! И тогда я скажу ему: нет, я хочу остаться со своими ребятами!» — у всякой подобной истории конец одинаков. Костяшки пальцев привычно ноют, и юный Фонтейн прислоняет ладонь к прохладе шершавой стены дома; он отлично вмазал дураку Реджи, хоть и оказалось, что тот уже съел своё яблоко.
THAT'S A LIE HERE, A SET AGENDA
THE ONLY THING I KNOW IS STAY AWAY SURRENDER
2)
Солнце, контурно намалёванное театральным декоратором, не греет так, как щедро льющийся с подвесного софита свет. Фрэнк сплёвывает остатки табака, противно намокающие во рту (он совсем недавно пристрастился к курению и никак не может отделаться от привычки пожёвывать папиросу в моменты крайней задумчивости). А мысли у него самые разные: о великом будущем, обязательно ему предназначенном, великих делах, уготованных ему судьбой, о славе, признании и, конечно же, деньгах. Нынешние перебивания мелочью, получаемой за участие в постановках (какая разница, если это не Шоу), он считает необходимым опытом. Три года, проведённые то в закулисье, то на сцене с неизменным успехом, учат его самому важному: пока тебе верят, ты можешь быть кем угодно. От выхолощенного, вылизанного и продуманного до мельчайших подробностей образа Фрэнка отделяет лишь ситуативная ложь — желание подстроиться под каждого встречного, выведать о его нуждах и разыграть на этом все козырные карты провоцирует на постоянную смену ипостасей. Первым делом он научился избавляться от бронкского акцента.
FUCK THE SUN, FUCK ITS KIND. DAYLIGHT SUCKS, WASTE OF MINE.
ONE DAY I'LL WAVE SUN TO ICE, WATCH ITS KIND GET THROWN LIKE RICE.
MY CACKLE STRETCH OUT LIKE THUNDER. SO FUCKING LOUD. IT'S VULGAR.
3)
Лучи солнца практически не добираются до подвальной нью-йоркской аптеки; специфическим запахом теперь пропитана вся нынешняя деятельность устроенной Фрэнком букмекерской конторы. Горланд довольно быстро вникает в специфику сомнительного бизнеса, смекает, что к чему и каких тактик придерживаться. На двадцать шестом году жизни обзаводится собственным баром (разумеется, в результате очередной махинации: прежний владелец неосмотрительно оставляет корявую подпись на контракте для погашения долгов; вуаля — невыплаченные проценты по кредиту обеспечивают Фрэнка регулярными доходом и слухами о боксёрских ставках). «The Clanger» (Фрэнк ухмыляется злой символичности, щедро проливая бурбон на липкую поверхность столешницы) — место злачное, но решительно разворачивающее его лицом к грандиозным перспективам; именно там его навещает федеральный агент, требующий передавать всё услышанное о «Североатлантическом проекте» Эндрю Райана. Ценные сведения и чуть менее ценные отрывки чужих разговоров Горланд держит при себе, отрицательно качая головой в ответ на все расспросы.
Фрэнк скрупулёзно водит опасной бритвой, придирчиво разглядывая своё отражение в заляпанном водой зеркале; этим вечером намечается нечто восхитительное! Изрядно подвыпившая посетительница бара («тупая курица», — практически с нежностью думает Горланд) прошлой ночью разболтала о своём молодом человеке, погибшем при таинственных обстоятельствах. Несвязные предложения складываются в несколько бредовую, но вполне объясняющую происходящее картину: городу на дне океана быть. Нацепив очередную личину, Фрэнк разузнаёт всё необходимое и подтверждает самые невероятные догадки.
Жизнь небезызвестного торговца рыбой и контрабандиста Фрэнка Фонтейна виной обстоятельств и непредумышленной смерти делится на две части: одна его ипостась синеет и разбухает, плавая за бортом; другая же, искусно надетая Горландом, продолжает существовать в новых, куда более умелых руках. Два года подряд Эндрю Райан получает нарочито экзальтированные (исключительно насчёт самой утопической идеи Восторга и мировоззрений его создателя), но выверенные в уверенности и адекватности изложения (насчёт собственных постулатов и прочих аспектов) письма. Фрэнк не может поверить своей удаче, обретая в руках долгожданный ответ с приглашением. Добро пожаловать в Восторг.
LITTLE ORPHANS RUNNING THRU THE BLOODY SNOW
LITTLE ORPHANS RUNNING THRU THE BLOOD THRU THE BLOOD THRU THE BLOOD
4)
Зеркала врут, зеркала больше не отражают лучи солнца — отныне в жизни Фрэнка нет и не может быть светил помимо денег, его самого и ламп накаливания. Уничтоженный преломлением и толщей воды звёздный свет отныне не выхватывает то настоящее, что могло сохраниться в Фонтейне: мириад лиц, гримас, ухмылок, акцентов, повадок и историй слились в монструозное единое целое, и вот уже новый Фрэнк меняет образы как перчатки, заполучая доверие и власть. Сяомины, Джеффы, Вильгельмы, Роберты, Томасы подминают под себя Анн, Ребекк, Марий, Александр и (погоди-погоди, как там её) прочих — Фрэнк умеет работать и умеет отдыхать. «Проклята злоба, гордость, дерзость в чудовище одно слились».
Оборот чёрного рынка, управляемого Фонтейном, растёт; растёт и его алчная ненасытность, апогея достигая при знакомстве с Бриджит Тененбаум. Бриджит не расходный материал, у Бриджит в руках и голове — нечто ценнейшее, потенциал чего оказался способен оценить лишь Фрэнк. Производство плазмидов и генных тоников поставлено на поток, «Фонтейн Футуристикс» процветает; добыча АДАМа растёт, благотворитель — глядите-ка! Да это же мистер Фонтейн, герой нашего времени, свободный человек, идеал мировоззрений Восторга! — благотворитель и покровитель униженных и оскорблённых открывает приюты для маленьких девочек и обездоленных взрослых. Ни капли непродуманности, стопроцентный раствор холодного просчёта — глава корпорации не гнушается использованием маленьких детей в целях увеличения получаемого чудодейственного вещества, а лишённых социальной поддержки — ради возвышения собственной фигуры в глазах населения города. Но проходит время, обманутый восхищением Райан узнаёт о контрабандистской деятельности Фонтейна и затевает расследование, исход которого очевиден.
I LAUGH WHEN YOU ASK IF YOU'RE UNDER MY SPELL
OBVIOUSLY
I GUIDE YOUR DEMISE LIKE FUNERAL SAILS
OBVIOUSLY
5)
Фрэнк щурится, замышляя выкуп эмбриона у любовницы градооснователя — oh poor Jack — Фрэнк молниеносно подсчитывает, когда и какой ход совершить, какой приказ — would you kindly? — и когда отдать. Атлас в отчаянии, Атлас забывается и в гневных нотках прорывается бронкский акцент (время поворачивается вспять, «где моё чёртово яблоко? моё! моё! моё! моё по праву!»); Элизабет не избежать участи любого другого расходного материала: «слабая дура», — никакого сожаления и лишь эта мысль ненадолго задерживается в голове Атласа, когда тот наносит смертельный удар гаечным ключом. Расшифровка — в его руках, в руках его — спасение.
В городе царит безумие, безумие повсюду, в голове Фонтейна — безумие, безумие в глазах его. Подстроенная смерть, смена амплуа на таинственного вдохновителя восстания — who is Atlas? — всё равно не спасают его, и, оказавшись в ловушке, Атлас активирует Джека. Самое время залезть в нагрудный карман изрядно засаленной рубахи (Атлас, нет, Фрэнк качает головой, вспоминая костюмы, пошитые на заказ лучшим портным Восторга) и достать оттуда припрятанную козырную карту.
Кто такой Атлас? Атлас — глас народа. Атлас — друг паразитов. Атлас — избавитель. Атлас — твой друг.
1) harry simeone chorale – the little drummer boy;
2) marching church – throughout the borders;
3) death grips – centuries of damn;
4) teenage jesus and the jerks – orphans;
5) death grips – why a bitch gotta lie.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ, ЛИЧНОЕ.
VIII. СВЯЗЬ.
Имеется у администрации.
IX. ПРОБНЫЙ ПОСТ.
Ребекка с трудом представляет себе то, что будет через трёхнедельный промежуток бытия: она привыкла прятать малейший интерес за деревом двери собственной комнаты и картоном очередного повествования чужой жизни. С подобным неуютным ощущением она столкнулась и после смерти родителей: каково же так, плывя в лодке совершенно одной? В тот раз вопрос остался нерешённым, и Мортимер с готовностью - и долей благодарности - вновь нырнула в тот исследованный от и до мирок полнейшей безответственности.
Из состояния тревожной задумчивости она выходит буквально по щелчку пальцев, в ответ на ироничную реплику Джонни бросая поспешно и зло горсть хлёстких слов:
- Чёрт возьми, да какой отрадой? Я говорю «нет», и на этом всё; через три недели срок необходимого рыцарства выходит, и я больше и слышать ни о каких заботах не хочу, - хоть и выходит, как всегда, лишь набор громогласных, но совершенно пустых слов, при ближайшем рассмотрении конструкция коих неизменно хлипко распадётся, не имея под собой никакого фундамента уверенности.
- Складывается впечатление, будто ты сам ищешь смерти. Так будь осторожен, желания имеют свойство сбываться, - Ребекка шумно выдыхает, желая лишь скорейшего окончания беспутного разговора, и пристально смотрит в одну и ту же точку - куда-то за его плечо, расфокусировав взгляд и усиленно делая вид, будто предыдущих слов, больше напоминающих угрозу, никогда и не было. Губы растягиваются в подобие улыбки, а пальцы тесно переплетены; этой ночью она не найдёт ответа.
Три ночи назад она проснулась с проглотившей крик тишиной, долго ещё напряжённо обшаривая взглядом пустые стены. Мортимер вовсе не из разряда пугливых дев, беспричинно роняющих слёзы в подушку из-за любого кошмара, коим их наградил Морфей нынешней ночью. Но то был её личный, беспричинный и самый извращённый страх - проснуться и обнаружить себя в горящей постели; лихорадочно перебирая в уме возможные пути спасения и осознавая их полнейшую невозможность. Ребекка поклянётся, что каждый цепляющий взгляд язык пламени запомнила до мелочей, каждый удушливый запах горения разобрала до малейших оттенков, а каждый ожог будет с дрожью вспоминать до конца жизни. И те горящие угли прожгли память до самого основания, подарив бессонницу на следующие два дня; ночами она пустым взором окидывает комнату, отчётливо представляя лишь свешивающиеся деревянные балки и щедрым ворохом сыплющиеся огненные огоньки, оставляющие болезненный след на коже. Мортимер боится не смерти. Мортимер боится боли, она же - её главный противник; на полпути она собьётся и остановится, сжавшись в пугливый комок и желая не победоносного окончания пути, а лишь забытье приносящего несуществования.
Она напряжённо вглядывается в лицо Джонни, силясь понять, на кой чёрт ему сдалось возиться с ней после совершеннолетия, и хоть в секунды предающей гордыни ей слишком хотелось продолжения бесславного прозябания в несамостоятельности, здравый смысл - который уже самое время возненавидеть - чётко и по слогам диктовал слова отказа.
- Надо же! А я слышала, что некоторые из жертв незадолго до смерти были так напуганы, что боялись лишь раз и при свете дня из дома выйти. И ты теперь испугался? - Мортимер с плохо прикрытым издевательством вновь ступает на хорошо знакомую ей территорию, считая насмешки и им подобные выпады наилучшим ответом. Она не умела ценить деньги и не понимала алчности: имея всё, что заблагорассудится, в момент прошения; вместе с тем никогда не проверяла никакие счета, будучи уверенной в том, что списать огромную сумму не выйдет, а различные мелочи не имеют к ней никакого отношения.
«Крошка Бекки» царапает слух: Ребекка досадливо морщится; губы - острая нитка, правая рука непроизвольно сжимается в кулак. Но тут придётся признать собственное поражение, ибо редкий вечер мог похвастаться подобным выплеском её же недовольств: по большей части она предпочитала не обсуждать неприятные ей темы и лишь уходить от ответа.
До сих пор упорно разглядывавшая злополучный кафель и изредка поглядывая на Джонни, Ребекка с уже нескрываемым раздражением смотрит ему в глаза и нетерпеливо выплёвывает последние, завершающие - как ей кажется - слова:
- Так чего же ты хочешь? Я плохо тебя понимаю в последнее время, - говорит она с напором и непонятной долей превосходства, подаваясь вперёд: уж на это отвечать он будет! - кажется ей. - И плохо представляю дальнейшее будущее, если оно будет повторять последние месяцы. К чёрту все эти намёки и сахарные слова, если определённости от них никакой! - роняет она, на выдохе теряя прежнюю самоуверенность.
И всё же в этой схеме что-то не клеилось: их общение чаще напоминало плохие кукольные спектакли с заранее заученными колкими фразами, попадающими в цель или же мимо неё, половина которых неизменно опускалась, растворяясь в намёках и двусмысленных замечаниях. Ребекка гримасничала, строила из себя дерьмовую актрису, надувала в приторном изумлении губы, щурилась, глядя на пробивающиеся сквозь занавешенное кухонное окно лучи вечернего солнца и всеми силами всегда что-то доказывала. В свете всех этих событий театр постепенно превратился в альбом чьих-то неаккуратно вырезанных аппликаций, держащихся не иначе как на дешёвом клею, разбавленным огромным количеством воды; всё запоминается отрывочно, потому как далеко не каждый вечер достоин рассмотрения. А с ходом времени эффект лишь усугублялся, портя и качество воспоминаний, и сам их характер: вот уже она не может детально воспроизвести момент их знакомства, хотя до этого годами напролёт хвастается этой цепкостью.
Всё с той же демонстративностью Мортимер отворачивается, озабоченно поглядывая на распахнутое окно - холодный ветер некстати - и тянется за спинкой стула, разворачивая его сидением ближе к себе.
[audio]http://pleer.com/tracks/4536114oQYN[/audio]
